В пятницу вечером, 9 февраля, ФСБ провела дома у Анина, который сейчас является главным редактором «Важных историй», обыск, изъяв всю технику: флешки, компьютеры, телефоны. С тех пор журналист, который сейчас фигурирует в уголовном деле как свидетель, уже дважды побывал на допросах в СКР.
В интервью Znak.com Роман Анин рассказал, что думает о репутации «Роснефти» и Игоря Сечина, противостоянии госкомпании со СМИ и реакции общества на расследования журналистов о коррупции.
«Публичные лица должны быть готовы, что СМИ будут их критиковать»
— Вчера вечером «Роснефть» выпустила удивительное заявление, в котором объяснила, кто виноват в санкционных рисках для компании — это СМИ, пишущие про уголовное дело, из-за которого к тебе приходили с обысками и вызывали на допросы. По мнению «Роснефти», это «клеветническая кампания», нацеленная на дискредитацию результатов деятельности «Роснефти» и страны в целом. Что ты думаешь по поводу такой позиции «Роснефти»? Есть ли репутационные риски для компании в такой ситуации?
— Для компании, безусловно, есть репутационные риски. Но они никак не связаны с недобросовестными, как это пытается представить «Роснефть», журналистами. Это связано с деятельностью самой «Роснефти». Это удивительная компания — наверное, единственная в России, — которая не понимает, что такое работа журналистов, которая не может смириться с тем, что журналисты критикуют компанию и ее руководителя Игоря Сечина. Я должен напомнить пресс-службе «Роснефти» и, наверное, самим руководителям «Роснефти», что Игорь Сечин как должностное лицо, как руководитель одной из крупнейших госкомпаний России — публичное лицо. А публичные лица, как в соответствии с европейским, так и в соответствии с российским законодательством (кстати, по этому поводу есть специальное разъяснение пленума Верховного суда РФ), занимая такие высокопоставленные должности, соглашаются с наличием общественной критики. Они должны быть готовы, что СМИ будут их критиковать и проявлять к ним повышенное внимание. Это логично, потому что «Роснефть» — это одна из крупнейших госкомпаний России.
Поэтому когда «Роснефть» говорит о некой развязанной кампании, это напоминает мне ситуации, когда путают причину и следствие.
Естественно, если вы будете подавать на все СМИ России в суд, если будут возбуждаться уголовные дела в отношении журналистов, которые пишут про родственников руководства «Роснефти», то чего удивляться, что потом журналисты будут писать об этом новости, будут писать запросы в компанию.
Причем не только российские журналисты, но и журналисты по всему миру. В этом нет ничего удивительного. Вы ведите себя адекватно — так, как ведут себя другие: отвечайте на запросы журналистов и в целом относитесь к медиа как к адекватному игроку, как к адекватному партнеру, и тогда не будет таких рисков, которые вы описываете.
А это заявление, на мой взгляд, просто не укладывается ни в какие рамки здравого смысла.
— Мне кажется, сегодня ситуация в России далека от того, чтобы любая из госкомпаний считала СМИ равноправным собеседником.
— Это так. И тем не менее не каждая госкомпания как «Роснефть» подает просто тонны исков к журналистам.
«Меня рассматривают не как свидетеля, а как человека, которого подозревают»
— В понедельник, когда твой допрос в СКР закончился, по реакции в соцсетях журналистов и СМИ была заметна радость, что ты все еще в статусе свидетеля. После обыска ты говорил, что уверен: правда на твоей стороне. Тем не менее ты сам ожидал изменения статуса и задержания?
— Я рассматривал такую вероятность. Я живу в России и понимаю, что по делам, в которых есть политический окрас, принимаются решения, не глядя на закон.
Во-первых, я, конечно, рад, что все пока в стадии, на которой я остаюсь свидетелем. Но, с другой стороны, по вопросам следователя во время допроса я понимаю, что они меня рассматривают не как свидетеля, а как человека, которого они подозревают в том, что он разгласил сведения, которые, на их взгляд, относятся к тайне частной жизни.
— По каким вопросам это было понятно?
— Ну, они спрашивали, давала ли вам Ольга Сечина разрешение на публикацию сведений о ее частной жизни? Я говорил, что, знаете, она опубликовала фотографии в Instagram (в том числе на них было построено расследование о яхте. — Znak.com), а это публичная социальная сеть. Поэтому о каком разрешении может идти речь? Они спрашивали, каким образом вы получили доступ к этим фотографиям, которые составляют тайну личной жизни? То есть характер и направленность вопросов говорят о том, что они, безусловно, не рассматривают меня просто как свидетеля, который им расскажет что-то интересное об этом деле.
— Твой адвокат Анна Ставицкая говорила, что следствие «напирает» на то, что аккаунт Ольги Сечиной в Instagram был закрыт — и это слово «закрыт», видимо, для следователя означает, что ты получаешь оттуда какую-то информацию без согласия этого человека.
— Да, они используют такую конструкцию: раз был закрыт профиль — значит, я не мог публиковать из него фотографии. На мой взгляд, это глупость. Есть социальная сеть, она публичная.
Если даже ваш профиль в Instagram ограничен определенным количеством подписчиков, вы не можете запретить им этими вашими фотографиями делиться.
Вы же не берете с каждого подписку, что этого делать нельзя. Но следователи строят такую конструкцию: раз профиль был закрытый, а Сечина мне не давала разрешения на публикацию фотографий, значит, я нарушил тайну ее частной жизни, значит, есть некий состав преступления.
«Даже с такой сумасшедшей зарплатой он вряд ли мог бы себе позволить владение такой яхтой»
— Почему в 2016 году, когда было опубликовано расследование про яхту, ты решил, что эта тема важна для общества, для аудитории «Новой газеты»?
— Потому что Сечин — руководитель «Роснефти», это компания с госучастием. И потому что эта яхта, на мой взгляд, является непомерной роскошью, которая в условиях нищенской России является просто примером неэтичного потребления. Кроме того, зарплата Сечина по оценкам «Би-би-си» на тот момент составляла около 12 млн долларов в год — что просто сумасшедшие деньги, но даже с такой сумасшедшей зарплатой и бонусами он вряд ли мог бы себе позволить владение такой яхтой — я напомню, что по разным оценкам она стоила от 150 до 180 млн долларов. И даже ее аренда обошлась бы ему очень дорого. Поэтому для любой страны мира, для любого общества, конечно, это важная тема о таком роскошном потреблении руководства госкомпании.
— Самому Сечину это расследование, видимо, тоже показалось важным, потому что он обратился в суд и еще в 2016 году добился публикации опровержения. Теперь перед началом расследования на сайте «Новой газеты» размещен такой текст:
«Решением Басманного районного суда от 10 октября 2016 года признаны несоответствующими действительности и порочащими честь и достоинство Игоря Ивановича Сечина, а потому подлежащими опровержению сведения, выраженные в скрытых утверждениях о том, что руководитель „Роснефти“ Игорь Сечин связан с одной из самых роскошных яхт в мире — с яхтой „Принцесса Ольга“; яхта St. Princess Olga является имуществом Игоря Сечина и / или его жены; Игорь Сечин скрывает информацию о своем зарубежном имуществе; расходы Игоря Сечина существенно превышают его официальные доходы и официальные доходы членов его семьи».
Ты был согласен с этим решением Басманного суда?
— Я с ним до сих пор не согласен. Я считаю, что в статье было все верно, и она подкрепляется множеством фактов. Тот факт, что мы проиграли в Басманном суде у Игоря Сечина…
Вы знаете, выиграть в российском суде у Сечина — все равно что верблюду пройти в игольное ушко. Невозможно. Если Игорь Сечин придет в суд с требованием признать, что я не Роман Анин, а пришелец с планеты Ка-Пэкс, я уверен, что Басманный суд встанет на сторону Игоря Сечина и признает, что я не Homo sapiens Роман Анин, а пришелец с планеты Ка-Пэкс.
— У тебя было много громких расследований. Они касались и дела Магнитского, и ФСБ, и других госкорпораций, ты был в числе журналистов, которые анализировали знаменитые Panama papers. Но с обысками пришли только сейчас. Почему? Связываешь ли ты это с расследованием о схеме продажи 13% Pirelli в пользу «Роснефти» через люксембургскую компанию, которой владела 27-летняя танцовщица, или, например, с текстом о дочке Владимира Путина Катерина Тихоновой и его зяте Кирилле Шамалове?
— Это может быть связано с любой из публикаций, которые ты упоминаешь. После текста о Шамалове сам Путин позволял себе говорить, что за расследованием стоят люди из спецслужб. А после публикации статьи о Pirelli «Роснефть» обратилась с исками в суды. «Важные истории» действительно опубликовали много громких расследований. Любое из них могло стать триггером к тому, чтобы сейчас это дело началось.
В целом обстановка в стране перманентно сгущается, каждый день пробивается новое дно. Я уверен, что и обыски, и давление, и преследования журналистов — они будут только нарастать. И поделать мы с этим вряд ли что-то сможем.
«Нищета заставляет тебя прежде всего думать о куске хлеба на завтра, а уж потом кто там как по сложным схемам чего украл»
— За время работы журналистом ты разоблачил кучу не вполне законных или совсем незаконных способов, как люди, близкие к власти, зарабатывают деньги. Ты замечаешь эффект о своей работы? В чем он заключается?
— Смотря что мы называем эффектом. Эффект на каких-то больших цифрах и на больших переменах — нет, такого я не вижу. В целом люди в России довольно инертные. Я это говорю без осуждения. Потому что нищета заставляет тебя прежде всего думать о куске хлеба на завтра, а уж потом о том, кто как живет и кто там как по сложным схемам чего украл.
Если говорить про масштабную реакцию общества — я ее не вижу. С другой стороны, когда мы делаем расследования, которые затрагивают конкретные проблемы людей, мы видим их искреннюю реакцию. Я это говорю на примере нескольких репортажей «Важных историй», в том числе на примере расследования, которое мы делали про мусорную проблему.
Люди страдают от гниющих полигонов, от мусоросжигающих заводов — федеральные СМИ об этом не пишут, а наоборот, эту проблему замалчивают. Когда мы приезжали к людям и делали про них репортаж, ты не представляешь, какое количество благодарностей мы слышали в свой адрес — просто потому что мы этой темой занимаемся.
Это обычные люди. Это не хипстеры с Бульварного кольца.
И второй момент. Это вообще такой философский вопрос про то, на что вообще могут повлиять наши публикации и расследования. История не стоит на месте, история движется, и мы никогда не знаем, как наши расследования, как та правда, которую мы сегодня сообщаем обществу, повлияет на процессы в будущем. А будущее — это завтра, через год, через 50 лет, а может быть, через сто лет. Надо об этом помнить и продолжать делать свою работу.
— «Важные истории» не зарегистрированы как российское СМИ, но редакция находится в Москве, журналисты, насколько я могу судить, по большей части живут в Москве…
— Да, все живут в Москве.
— Не думали ли вы, что безопаснее было бы изначально базироваться не в России? Например, пойти по пути «Медузы», редакция которой находится в Риге.
— Из соображений безопасности так было бы, конечно, правильнее. Но я не очень понимаю, как можно писать о своей стране, не живя в своей стране. Потому что ты не чувствуешь нерва, ты не можешь приехать и поговорить с людьми для репортажа, как я тебе рассказывал. По сути, ты превратишься в аналитика, который залез в базу данных и что-то там узнал. Но это не совсем журналистика. Поэтому мы до последнего, пока это будет возможно, хотим находиться в России. Потому что мы делаем работу, которая важна обществу. Это не просто наше предположение. Это то, что мы слышим от людей. Наша работа помогает людям. Наша работа сообщает людям важную информацию, и эту работу можно делать эффективно, живя в России.
Znak
Внимание! Мнение авторов может не
совпадать с мнением редакции. Авторские
материалы предлагаются читателям без
изменений и добавлений и без правки ошибок.
Российские толстосумы экспортируют коррупцию, считают арабские журналисты